Пирани совершенно справедливо ставит вопрос: «Если, используя “инфраструктуру контроля”, российский капитал обеспечивает себе возможность доминировать над наемным трудом, то значит ли это, что сопротивление рабочего класса, его борьба в любых формах не играет никакой роли в формировании российского капитализма? Дзарасов не проясняет эти вопросы». На самом деле, я упомянул это, хотя и кратко (см. последний абзац параграфа «Инсайдерская рента» моей исходной статьи). В других работах я исследую эту проблему более детально (Дзарасов, 2010, с. 169–178; Dzarasov, 2007, p. 128–134; Дзарасов, Новоженов, 2005, гл. 4). Поскольку урезание заработной платы рабочих и оклада управленцев является одним из главных источников инсайдерской ренты, российские рабочие и менеджеры оказывают сопротивление хозяевам, что влияет на развитие российского капитализма.
К сожалению, рабочие в современной России редко выражают свой протест в форме организованной борьбы за свои права. Согласно исследованию середины 1990-х гг., рабочие проявляли три основных модели поведения в ответ на нарушение своих прав (Гордон, 1995, с. 51, 52). Примерно 30–40% из них разделяло патриархальные иллюзии, мечтая о «хорошем хозяине», который будет заботиться о них. Эти респонденты принадлежали к старым, формальным профсоюзам, совершенно покорным по отношению к собственникам и, по-существу, представлявшими собой дополнительный элемент инфраструктуры контроля крупных инсайдеров. Примерно такой же процент рабочих демонстрировал индивидуалистическое поведение и не принадлежал к профсоюзам вообще. Они стремились «выгодно продавать свою рабочую силу». Только 20–30% российских рабочих демонстрировали то, что можно назвать «тред-юнионистским сознанием», полагаясь на коллективные, организованные действия в защиту своих прав. Принимая во внимание редкость примеров их боевитости,[1] можно думать, что те же модели поведения доминируют и среди современных российских рабочих.
Стремясь объяснить пассивность трудящихся в современной России, Пирани ссылается на идею Симона Кларка об «ограниченной степени подчинения труда капиталу в России», означающую, что «классовые конфликты все еще рассеяны через структуру управления, преимущественно проявляясь в разделении внутри управленческого аппарата, а не в прямой конфронтации между капиталом и трудом». Поскольку эта мысль играет центральную роль в критике Пирани, я уделю ей особое внимание.
Соглашаясь с Пирани в том, что отсутствие открытой классовой конфронтации в нашей стране не имеет ничего общего с якобы присущим русской культуре фатализмом, я бы указал на наследие сталинизма, как на главное объяснение низкого уровня коллективных действий в России. Я думаю, что после образования развитой и усложненной инфраструктуры контроля доминирующих групп, российские рабочие оказались подчинены капиталу во всех известных смыслах. В таких условиях их сопротивление преимущественно приняло форму т.н. оппортунистического поведения. Одним из видов подобной практики является «альтернативное производство», означающее нелегальный выпуск продукции на оборудовании фирмы, за ведение которого рабочим платят частным порядком (Клеман, 2003). Тимофеев (2003, с. 3) интервьюировал рабочего-слесаря на одной из крупных региональных электростанций, который объяснил, что работал на компанию лишь половину дня, в другую половину производя продукцию для продажи на местном рынке. С каждой задержкой заработной платы воровство рабочих усиливалось (там же). Крайней формой оппортунистического поведения рабочих является их участие в организованных преступных сообществах. В некоторых случаях, подобные структуры, созданные рабочими, оказывались способны вытеснить мелких инсайдеров и даже бросить вызов крупным. Лесозаготовки и угольная промышленность Воркуты дают такие примеры (Ильин, 1998, гл. 3).
Та же стратегия применяется рядовыми управленцами, не принадлежащими к доминирующей группе. Согласно Тимофееву (2003, с. 5), «прием на работу по блату и за деньги остается ведущим способом подбора персонала российскими компаниями... Один из факторов этого – инсайдерские отношения, требующие своей групповой, неформальной дисциплины». Неформальная дисциплина должна трактоваться как составная часть инфраструктуры контроля, навязанной предприятию крупными инсайдерами. Подобные условия ведут к широкому распространению оппортунистического поведения менеджеров, которое, согласно (Новоженову, 2003, с. 64), может принимать такие формы как: кража технических ресурсов, конечной продукции, использование оборудования фирмы в собственных целях. Менеджеры среднего звена могут нанести предприятию более серьезный ущерб. Они учреждают целые собственные фирмы, заключающие сделки с компаниями-работодателями на невыгодных условиях для последних. Традиционно отделы сбыта продукции и закупок сырья и оборудования – это те элементы иерархии управления, которые в наибольшей степени подвержены оппортунизму. Нечистые на руку управленцы из этих структур предоставляют скидки покупателям продукции компании или делают закупки по ценам выше рыночных. В обоих случаях они отвлекают финансовые ресурсы своих компаний-работодателей, и присваивают их часть как взятки, уплаченные поставщиками (Новоженов, 2003, с. 45–57). Инвестиции российских компаний больше страдают от недобросовестных управленцев, чем их производство. Менеджеры-оппортунисты стремятся взять под свой контроль как можно большую долю инвестиционных фондов (Новоженов, 2003, с. 64). Используя свое преимущество над доминирующей группой во владении информацией и в опыте, они присваивают часть финансовых потоков фирм в качестве собственного частного дохода, дополнительно к своим окладам.
Цель всех этих многочисленных видов оппортунистической практики состоит в том, чтобы получить контроль над частью финансовых потоков фирм для извлечения собственного, нелегального, частного дохода. Ввиду этого, кажется уместным трактовать доходы, достающиеся менеджерам-оппортунистам, как инсайдерскую ренту, присваиваемую «мелкими инсайдерами».
Чем значительнее масштабы оппортунистического поведения персонала, тем большая доля финансовых потоков фирмы приобретается мелкими инсайдерами как их рента. Столкнувшись с ростом воровства, доминирующая группа увеличивает вложения во внутреннюю инфраструктуру контроля. В то же время, напряженный внутрифирменный конфликт может быть использован соперничающей группировкой крупных инсайдеров, чтобы бросить вызов контролю утвердившейся доминирующей группы. С другой стороны, вывод с предприятия фондов означает нарушение неформальных контрактов наемного труда и менеджеров. Как воровство, так и затраты на рост инфраструктуры контроля сокращают фонды, доступные для инвестиций в производственные мощности. К тому же, чрезмерная централизация принятия решений, связанная с наращиванием инфраструктуры контроля, ведет к неоправданной жесткости и снижению эффективности управления бизнесом. Я думаю, что это главные пути, которыми сопротивление рабочих и наемного персонала вообще оказывает влияние на формирование российского капитализма, делая его менее эффективным и более репрессивным. Действительная защита интересов рабочих может основываться только на стратегии коллективного действия, подразумевающего рост солидарности и боевитости трудящихся.
[1] Во впечатляющем, но почти единственном примере действительно решительных действий, рабочие ОАО «Выборгский ЦБК» из Санкт-Петербурга, восстали в конце 90-х годов против власти типичного крупного инсайдера – местного криминального магната – который решил закрыть предприятие. Они захватили завод, объявили его переход в коллективную собственность, наняли новых менеджеров и самостоятельно приступили к выпуску продукции. Местные власти приняли сторону собственника и использовали силы специального назначения, подготовленные для подавления мятежей заключенных в тюрьмах, для штурма завода (тем самым еще раз показав горький привкус российской «демократии»). Рабочие, некоторые из которых были ранены, все же сумели защитить предприятие. В редком для современной России акте солидарности рабочие нескольких других крупных местных предприятий создали отряды самообороны, призванные присоединяться к тем, кто обороняет свои заводы от силовых действий собственников. Это уже вызывало в памяти знакомые образы русской революции. Власти испугались и применили более эффективную тактику – они просто прекратили предоставление мятежному коллективу железнодорожных услуг. После того, как предприятие почти обанкротилось, и не получив практически никакой помощи от российского общества, рабочие были сломлены (Рудык и др., 2000).
Добавить комментарий