«Профессор вождения»

Решив показать нам «Таксим» – улицу Стамбула, напоминающую Старый Арбат в Москве, – профессор Бузгалин предложил добраться туда на такси. Так мы познакомились с одним по виду обычным местным таксистом, оказавшимся в действительности личностью весьма примечательной, подарившей нам одно из самых ярких впечатлений о Стамбуле. Но обо всем по порядку. Пройдя вдоль ряда машин со скучающими водителями, ожидавшими клиентов, Бузгалин по какой-то безотчетной химии, заставляющей сделать совершенно конкретный выбор без каких-либо видимых причин, остановился напротив машины как будто точно такой же, как и все остальные. Тут же подошел коренастый, тучный мужчина лет 35 с черными кудрявыми волосами и веселым, энергичным взглядом. Его округлое лицо излучало радушие и доброжелательность. Это был самый замечательный таксист, которому я когда-либо опрометчиво вручал свою судьбу беспомощного пассажира. (Пусть читатель извинит меня за невольный срыв в высокую патетику. Через несколько строк он увидит, что это неспроста.) Его полнота говорила о любви к жизни во всем богатстве ее проявлений. Впрочем, она не мешала быстроте и легкости его уверенных движений, свидетельствовавших о силе и ловкости. Узнав, куда мы едем, наш водитель предложил домчать нас до места быстрее ветра «всего за 20 маленьких турецких лир». Предложение прокатиться с ветерком звучало заманчиво (мы, естественно, в тот момент не поняли его буквально). Однако, руководствуясь упомянутым правилом отечественной политической экономии, Бузгалин отрицательно покачал головой: «Пятнадцать!». Немного поторговавшись, таксист махнул рукой: «Садись!». Бузгалин устроился рядом с водителем, а мы с Воейковым – сзади. Всем троим нам хотелось побыстрее утонуть в мягких, обтекающих креслах, чтобы побыть несколько минут сторонними наблюдателями пролетающих за окном улиц и отдохнуть в приятной расслабленности. Мы еще не подозревали, что так просто и буднично начинается, может быть, одно из самых отчаянных и дерзких путешествий всей нашей жизни – путешествие в другой мир.

Неспешно заводя мотор, водитель добродушно пожелал узнать: кто мы и откуда?

– Бузгалин, профессор экономики из Московского университета, и мои коллеги, – ответил Александр Владимирович тоже по-английски. Не знаю, был ли таксист впечатлен, но он явно решил не ронять фасон:

– Гамид, профессор ов драйвинг! [1] – торжественно представился он и залился смехом. Как он умел смеяться, надо было видеть – он откидывался назад, запрокидывал голову и гоготал всем своим существом. При этом живот его колебался, ноги притопывали, а автомобиль подрагивал. Казалось, что смех рождается не в животе Гамида, а где-то в глубине двигателя его машины, начавшего в этот момент набирать обороты.

Все еще не предчувствуя предстоявшего нам испытания, Бузгалин вежливо улыбнулся, я хихикнул, подыгрывая водителю, а Воейков посмотрел на нас всех с рассеянным любопытством постороннего. Решив, что мы отлично повеселились и уже достаточно оценили его редкий юмор, Гамид углубился в свое место и положил руки на руль. Казалось, что тот просто прилип к его ладоням, и они стали одним целым. Во всяком случае, было впечатление, что автомобиль сам понял, что надо делать. Двигатель заурчал сильнее, и машина двинулась с места так плавно, что мы не ощутили никакого толчка, как если бы находились в лодке, которую вдруг подхватило и понесло течение. До этой минуты мы были в привычном мире четких очертаний и твердых предметов, в котором обитали с детства, и который давно казался нам единственно данной реальностью. То, что произошло дальше, заставляло вспомнить представления восточной философии о том, что материальный мир это лишь иллюзия, «майя», а жизнь – только длинный сон.

Автомобиль понесся по улицам Стамбула с нараставшей скоростью – улицы, дома, повороты, фигуры людей сперва бежали мимо все быстрей, потом начали терять очертания, растягиваясь, как резина, а затем и вовсе распались, превратившись в летящие точки, переходящие в непрерывные линии. Было уже не разобрать, каким же предметам эти линии принадлежат. Мир стал напоминать полет корпускул света из рекламы высокоскоростного интернета, стремительно, но плавно огибающих повороты оптоволоконной связи. Наверное, так видит вселенную элементарная частица. При этом мы не испытывали никаких резких толчков, находясь во власти плавных, но захватывавших дух перегрузок. Наверное, таковы ощущения пилота сверхзвукового истребителя в свободном полете. Иногда раздавался жалобный визг тормозов, стремительный бег линий замедлялся, и тогда на краткий миг откуда-то выныривали соседние автомобили, угловые здания улиц, которые мы огибали, и какие-то люди на тротуаре, смотревшие на нас широко раскрытыми от изумления глазами. Крутили ли они в следующий миг пальцем у виска, я заметить не успевал, потому что «профессор вождения» уже поддавал газу, не забывая рассмеяться, и мир опять расщеплялся на летящие линии.

Наконец Бузгалин попытался вмешаться в этот «Полет Валькирий»: «Вы знаете, Гамид, мы, собственно говоря, никуда не спешим. Дела-то мы уже сделали, и если приедем на минуту позже – мир не перевернется. Это же не «Формула-1»!?» – его английский на этот раз звучал не вполне уверенно, и было не совсем ясно: утверждает он или спрашивает? Пока Бузгалин говорил, Гамид внимательно слушал, повернувшись к собеседнику и от усилия понять, даже сдвинул свои густые, черные брови в одну непрерывную линию. При этом он продолжал так уверенно рулить и жать на педали, не глядя на дорогу, что казалось, будто это автомобиль сам все делает без помощи хозяина. На нашу беду, из всего текста Гамид понял только одно слово: «Не». Отчаянно замотав головой из стороны в сторону, он энергично поддержал Бузгалина: «Не, не, не, не, не, не, нееее …!». Наверное, он решил, что мы боимся куда-то опоздать, а это ставило под сомнение его профессиональную репутацию. Всем своим видом он дал понять: «Не бойтесь, профессор, у Гамида еще никто не опоздал!», – и чтобы рассеять наши последние сомнения, поддал газу еще. Казалось, сейчас он воскликнет: «И какой же русский не любит быстрой езды!», – и хитро подмигнет. Бузгалин обреченно вздохнул, и сделал то единственное, что оставалось в подобной ситуации – откинувшись в кресле, покорно вручил себя судьбе. Довольный тем, что пассажир успокоился, и его честь восстановлена, Гамид энергично поколотил Бузгалина по колену огромным, как кувалда кулаком, и опять залился своим утробным смехом. Мы с Воейковым даже не пытались на что-либо повлиять, все больше проникаясь чисто восточным фатализмом. В конце концов, во всем происходящем было что-то от того покоя в движении, которым так хорошо владеют торговцы чаем на турецких рынках.

Наконец, автомобиль начал тормозить так же плавно, как вначале набирал скорость, и вдруг замер, как, в конце концов, замирает камнепад в горах, успокаивается шторм на море, прекращается буря в пустыне. Мы вынырнули из мира элементарных частиц и стали молча озираться вокруг, переполненные каким-то новым чувством, как от встречи со старым знакомым, которого уже не чаяли увидеть. Во все стороны перед нами простирался город, которого всего день тому назад я еще не знал, но который казался теперь таким до боли знакомым и привычным. По площади, залитой яркими огнями иллюминации, спешила куда-то мимо разношерстная толпа, почему-то вдруг сразу ставшая близкой и милой сердцу. Понимая наше молчание, как признак удивления, что мы все же не опоздали, и как законное признание его высокого искусства, наш водитель, наконец, отпустил руль. Показывая руками вокруг, он торжественно объявил: «Таксим, господа!». И его живот вновь заколыхался от смеха.